Г. Тард. Социальная логика.

Глава IV. Законы изобретения

<…> Если мы хотим понять существующие изобретения и найти управляющие ими законы, то прежде всего следует никогда не упускать из виду бесконечное поле возможных изобретений. В действительности, в начале существования различных социальных групп это поле было особым образом сужено вследствие тирании основных, настоятельных потребностей организма, приблизительно одинаковых повсюду, удовлетворить которые необ­ходимо было прежде всего и которые принуждали человеческий гений работать в одном и том же направлении с очень слабыми уклонениями. Отсюда почти неизбежное тогда появление некоторых открытий, подобных горшечному ремеслу, открытию огня, умению строить хижины, сшивать шкуры животных или умению ткать, и почти невозможность каких-либо стремлений к роскоши. Тем не менее, всегда, даже в самом начале, оставалось некоторое место для проявления социальных особенностей, и эта область увеличивалась по мере того, как удов­летворение непосредственных органических потребностей давало больше места потребностям более искусственным, т. е. более социальным по существу, зарождению которых сами изобретатели способствовали больше, нежели внешние обстоятельства или расы. Стремление к далеким морским путешествиям, например, не имеющее в себе ничего первобытного, сделалось интенсивным в среде приморских народов только после изобретения кораблей с килем и очень интенсивным только после изобретения компаса; одного только соседства с морем было мало для воспроизведения последнего; что же касается первых, то совершенно ясно, что этому судостроению должны были предшествовать сухопутные плотничьи сооружения, более легкие, которые также ничем не связаны с морем. Наконец, самая простая попытка плавания в выдолбленном стволе дерева могла произойти только после того, как были сфабри­кованы металлические или кремниевые инструменты, пригодные для обработки дерева, а это изобретение не имеет в себе ничего специально морского.

Одно открытие всегда носит в себе другие открытия, но неизвестно появятся ли из него последние, а если появятся, то когда и в каком порядке. Открытие буссоли носило в себе открытие Америки и Океании в том смысле, что фактически невозможное без магнитной стрелки нахождение этого континента или этих архипелагов становится более или менее вероятным после ее открытия: очень мало вероятным через промежуток времени в 50 лет, немного более вероятным через промежуток в 2 или 3 столетия и очень вероятным или даже вполне достоверным через 1000 лет. Во всяком случае, ясно видно, что из этих двух открытий первое должно было предшествовать второму. Но Флорида могла стать известной безразлично раньше или позже Бразилии, а Новая Каледония раньше или позже Новой Голландии. Открытие письма, очевидно, должно было предшествовать открытию книгопечатания; открытие арабских цифр было необходимо раньше успехов наших математиков. Прежде же всего, открытие члено­раздельной речи является условием sine qua non для всяких других открытий. <…>

Что бы ни думали о прямолинейном последовательном ряде изобретений, но никто не откажется признать в большом числе случаев необратимость их последовательности, как и необратимость ряда массы состояний ума и состояний социальных.

Изобретения можно разделить на два класса: такие, которые, подтверждая или не отрицая друг друга, помогая или не мешая одно другому, могут одновременно существовать в одной и той же стране и бесконечно скопляться там, и такие, которые, отрицая или мешая одно другому, могут только замещать друг друга, раз они встретились в среде какого-нибудь народа. Первые, совместимые, хотя бы и часто появлялись в почти одинаковом порядке в двух различных и не сообщающихся между собою странах, тем не менее, обратный порядок их последовательности остается понятным и возможным. Само собою разумеется, что я оставляю в стороне те из них, которые, существуя одновременно, относятся друг к другу как элемент к телу, в состав которого он входит; очевидно, составное изобретение не могло предшествовать изобретениям составляющим, например, локомотив, колесо и применение пара. Я говорю о таких простых или сложных идеях, которые не заключаются одна в другой. Идея приручить человека — рабство, без сомнения, в некоторых странах пред­шествовала, а в других следовала за другой, нисколько ей не противо­речащей, — идеей приручения животных. В Америке предшествовала первая идея, так как рабство господствовало у племен краснокожих, не знавших еще ни одного домашнего животного, и у ацтеков, приручивших только собаку. В других местах мы видим, напротив, пастушеские племена без рабов. Что же касается изобретений, замещающих друг друга, то порядок их появления, вообще, бывает и должен быть необратимым. В самом деле, существует некоторое логическое или телеологическое основание, закон возможно меньшего усилия для получения возможно большего эффекта или стремление к более и более связному и систематическому порядку, которое пре­пятствует тому, чтобы в данном обществе ружье было изобретено раньше аркебуза, керосиновая лампа раньше смолистого факела, алфавитное письмо раньше письма иероглифического и т. д. Если рассматриваемое общество только что внезапно преобразовалось под влиянием какой-нибудь катастрофы, то такого рода аномалия может произойти, но только в качестве исключения, подтверждающего правило. Период большой политической анархии может, например, иметь своим последствием регрессивный переход от царственного правосудия к вендетте или к вире, от земледельческого образа жизни к пастушескому. Так и случилось в Испании, где во время долгой войны с маврами скотоводство беспрестанно разрасталось на счет земледелия в силу большей легкости охранять плоды его от разграбления.

<…>

Здесь должно отметить три периода. Первый — тот, который предшествует работе гармонизирования. Он, как и период, пред­шествующий изобретательному брожению, возникающему в уме изобретателя, характеризуется, так сказать, свободным притоком новых идей, редких и разбросанных там и сям в социальном уме, еще не пришедших в соприкосновение и потому еще ни в чем не мешающих и не помогающих друг другу, или, лучше сказать, не обнаруживающих еще заключающегося в них взаимного противоречия или подтверждения. Когда предстоит культивировать целый новый континент, колонисты, начинающие населять его, нисколько не стесняют друг друга. Когда предстоит создать целиком язык, религию, право и т. д., тогда первые находчивые и предприимчивые умы, отвечающие, как умеют, различным потребностям по мере их появления, могут работать свободно; тогда словесные знаки, какие они придумывают для обозначения различных предметов, мифологические рассказы, которыми они удовлетворяют различные виды любознательности, судебные решения, при помощи которых они произвольно разрешают различные затруднения и т. д., нисколько не рискуют оказаться противоречащими друг другу. Так, например, решения Государственного совета при консулах и империи, еще задолго до появления хотя бы даже зачатков административного права, подготовленного именно скоплением таких решений, давали каждое в отдельности ответы на появлявшиеся каждый день новые задачи. Многие дикие народы никогда не могли перейти за эту стадию во всех отношениях, кроме языка. Их мифология состоит из несвязанных между собою мифов, их политика из произвольных поступков началь­ника, их право из обычаев без связи и без объединяющего общего правила, их промышленность и их искусство — из нескольких рецептов. Довольно часто эти беспорядочно собранные элементы заключают в себе огромные противоречия, но никто их не замечает.

Второй период начинается тогда, когда начинают замечать эти противоречия и страдать от них или когда начинают замечать взаимные подтверждения между принятыми идеями и ощущать при этом удоволь­ствие. Это желание установить согласие между разными желаниями, между различными верованиями, эта выгода, какую надеются получить от установления гармонии между выгодами и суждениями, обобщается и возрастает в известной мере тем сильнее, чем полнее оно удовлет­воряется. Оно нигде не бывает так настоятельно, как в среде наиболее систематизированных наций. Для своего удовлетворения оно иногда приносит одну выгоду или один принцип в жертву другой выгоде или принципу, более сильному, противоречащему первому и заменяющему его собой, — жертвует, например, флексией относительно редкой для флексии более обыкновенной, догматом еретическим для догмата правоверного, феодальным правосудием для правосудия королевского, крупными вассалами для короля, парусными кораблями для пароходов или дилижансами для локомотивов, одной профессией для другой, одним классом для другого, классической трагедией для современной драмы. Иногда, подчиняя их одни другим, устанавливая иерархический порядок между ними, оно группирует, делает или заставляет сделаться соли­дарными несколько выгод, которые кажутся ему поддерживающими друг друга или стремящимися к одной и той же цели, несколько принципов, которые оно подчиняет одному из них; таким образом, постоянно присоединяя в течение некоторого времени новые члены, образующие собою основание, строится грамматика, свод права, организация труда, и т. д., т. е. нечто вроде структурной формы, делающейся отныне почти неизменной, или рамки, почти неподвижной, но могущей вместить неопределенно растущее содержание.

Третий фазис тот, когда это содержание мало-помалу увеличивается, когда словарь обогащается, когда мартиролог религии растет, а ее теология или казуистика развивается, когда законодательные приложения права умножаются, когда администрация данной правительственной формы пополняется и совершенствуется, когда трагедии, картины, оперы, романы господствующего искусства размножаются.

Доказательством тому, что следует различать эти три периода и что они следуют в одном и том же необратимом порядке, служит то, что мы находим их снова в двух еще более сложных проявлениях деятельности социальной логики, так как в то самое время, когда организуются различные системы изобретений, эта неутомимая логика уже работает над систематизированием этих систем, над примирением и совокупным согласованием всех учреждений данной страны и всех групп людей, в которых последние воплощаются, всех этих организованных и живых сил, мастерских, милиций, монастырей, церквей, академий, ремесленных корпораций, школ искусства, над поглощением всех их диссонансов, над установлением высшей и действительно национальной гармонии под эгидой одной господствующей идеи и одного господствующего идеала. Затем, после того, как началось система­тизирование этих систем, началась национализация этих ассоциаций, логика делает свое последнее усилие, стремится к построению систем наций, так сказать, систем третьей степени, к построению гигантских федераций или империй. Впрочем, эти три вида систематизации взаимно помогают друг другу; война, при жестокой помощи которой под­готовляется третий вид, ускоряет согласование национальных учреж­дений, точно так же, как и самое формирование последних, и, обратно, концентрация сил данного государства увеличивает его завоевательные стремления. В недавно начавшем свое существование народе зачатки формирующихся учреждений бывают рассеяны и чужды друг другу; местные наречия, обычаи, промыслы, религии существуют одновременно и никто не беспокоится об их несвязности, не думает о том, чтобы скомбинировать из них одно целое. Все эти обстоятельства начинают чувствовать себя враждебными или союзными друг другу только позднее; тогда при помощи междоусобных, поочередно то религиозных, то политических, то экономических войн, при помощи последовательного ряда взаимных приспособлений, один какой-нибудь язык низводит все остальные в провинциальные наречия, одна религия изгоняет все остальные, одно право вытесняет всякие другие права, один про­мышленный режим убивает устарелые формы промышленности, и все вместе, в конце концов, принимают хотя и странный, но явственный вид одной семьи; когда же из такого объединения получает начало новый тип цивилизации, то он вскоре начинает или отделять от себя колонии, в которых он повторяется и укрепляется, или служит примером для всякого рода подражаний, постоянно расширяющих сферу его влияния. Точно таким же образом, что видим мы при начале истории? Сначала, в очень далеком прошлом, трудно поддающемся исследованию, но все-таки отчасти выясненном, видим зачатки наций, посадов или деревень, подобно звездам на небе разбросанных по обширной невоздержанной территории на далеких расстояниях друг от друга. Вначале между этими деревнями, посадами и общинами существовало не больше сношений, нежели между Францией и Японией в средние века, или между Римом и Китаем в древности. Но этот золотой век политики продолжался очень недолго; увеличившиеся общины, приблизившись друг к другу, вооружаются и вступают в борьбу или соединяются для борьбы с общим врагом, и период этой суровой и кровавой или наглой и предательской диалектики заканчивается только тогда, когда путем войн и союзов, завоеваний и присоединений создается постепенно обширная, мирная и упорядоченная империя, отдыхающая, наконец, в своем неоспоримом могуществе; тогда для нее остается только мирно развиваться в направлении, соответствующем ее собственному типу, как развивался в древности Египет фараонов или как развивается еще до нашего времени Срединная Империя. Таков закон нормального развития наций, не принимая, конечно, в расчет тех военных катастроф, которые так часто прерывают его.

Отсюда, заметим между прочим, вытекает, что война, что бы о ней ни говорили, по природе своей не является вечной, что она представляет собой долгий кризис, чрез который необходимо пройти, — так сказать, критический, но несовершенный и преходящий метод международной аргументации, — и что настанет наконец день, когда храм Януса должен будет закрыться. Когда люди приходят к соглашению, то они уже более не спорят; притом же спор не единственное и даже не лучшее средство установить согласие. Новая идея, сама собою возникающая в уме одного из противников, приобретенное им новое сведение, могут оказаться гораздо более успешным средством. Сторонники теории истечения спорили без всякого результата со сторонниками теории волнения в физике до опыта Френеля. <…> Здесь, в науке, верховное значение проверенного открытия, пользующегося всеобщим доверием изобретения очевидно и признается всеми. Но оно не менее достоверно и повсюду, во всей совокупности социальной жизни, и, однако, оказывается непризнанным. Существенно в истории всегда уравновешивание и увеличение количеств веры или сил желания, и историческим явлением должно называть всякий факт, вызывающий или порождающий новую форму равновесия или увеличения этих масс или сил. С этой точки зрения военные события несомненно заслуживают такого названия и, идет ли речь о междуусобной войне, об избирательной борьбе или о внешней войне, о войне, ведущейся для грабежа, порабощения, обогащения, или для религиозного обращения, или социального поглощения побежденного иностранца или побежденного соотечественника, — всякое сражение является одним из тех столкновений противопоставленных друг другу силлогизмов, о которых я говорил выше. Из посылок, извлеченных из ее основной цели, сообразно с ее средствами или познаниями, нация или партия делает заключение: «я хочу этого», или «это верно». Другая нация из других посылок выводит заключение: «я этого не хочу» или «это неверно». При всех остальных равных условиях, та армия, которая одушевлена более сильным убеждением или более сильной страстью, одерживает, в конце концов, верх и уничтожает или подчиняет себе более слабое убеждение или страсть.

Событие, как военное, так и всякое другое, представляет собой социальное умозаключение. Но существуют такие явления, которые видимы непосредственно, и такие, которые непосредственно невидимы, и эти последние — изобретения или открытия, не пользующиеся вначале известностью, противоречия или оппозиция какой-нибудь данной, установившейся системе идей и интересов, вначале глухие, а затем мало-помалу растущие и, наконец, вызывающие переворот, — бывают не менее важными. Неизвестно, когда и кем изобретен компас, а между тем в тот день совершилось событие, которое должно было повести к развитию морской торговли, к процветанию Венеции, затем к открытию Нового Света и к перенесению на восток, через океан, европейской цивилизации, столь чудесно разросшейся и оторвавшейся от берегов Средиземного моря. Изобретение локомотива сделает для подготовки великой европейской федерации будущего больше всех завоеваний, всяких тройственных и четверных союзов. В подобном случае путем включения, а не прямого нападения робко входит нововведение в мир, который ему суждено вскоре радикально изменить; ничто не мешает, если угодно, назвать это эволюцией, но только с условием никогда не смешивать те две весьма различные вещи, которые понимаются под этим словом, — не смешивать естественное развитие зародыша со случайным уклонением от этого развития, вызванным внесением нового зародыша.

<…> C. 239-241. XII

…Борьба за подражание между двумя изобретениями или также между двумя группами изобретений, являющаяся у них борьбой за существование, может закончиться пятью способами.

1) Одно насильственно или мирно уничтожает другое, которому перестают подражать. Это уничтожение бывает мирное, когда замена одной идеи другой происходит без принудительного обращения. В случае введения новой религии или нового языка, в случае новых политических убеждений, новых эстетических вкусов или каких-нибудь обычаев добровольное обращение является исключительным явлением. Нормаль­ный прием, при помощи которого одна идея или одна форма деятельности заменяет собой другую, заключается не в том, чтобы искоренить эту последнюю из привычек тех, кто ее уже усвоил, а в том, чтобы не дать ей завладеть молодыми поколениями. Отец сохраняет свои старые верования, свои политические убеждения, покрой своего платья, своих любимых художников или писателей, тогда как его сын принимает модные идеи, одежду и чувства. Путем обобщения этого приема, особенно рекомендуемого вниманию государственных людей, социальное уничтожение того, что устарело, происходит без помех, без страданий.

2) Сопротивление, оказываемое нововведению обычаем, не всегда является безрезультатным, когда социальная логика требует уничтожения одряхлевшей старины, которой противоречит новшество. Тут часто происходит безобидный переход: форма вещи сохраняется, тогда как ее сущность исчезает. Это — явление переживаний, объясняющееся таким образом очень просто.

3) В подобном случае, если дело идет о новой религии, новой политической форме, новом законодательстве, новой поэзии, новом языке, вносимых в какую-нибудь страну завое­вателями и проповедниками, иногда случается, что старая религия, старая политическая форма и т. д., стремясь избегнуть смерти, преклоняется перед новой и, втайне торжествуя, становится ее вассалом, а последняя удовлетворяется этим признанием своего преобладания. Боги побеж­денных общин, например, преклоняются перед богами победившей общины и такой ценою сохраняют неприкосновенными свои храмы. Такая развязка благоприятствует национальной жизнеспособности.

4) Новое, вытеснив старое, не может, однако, заставить его исчезнуть за пределами известной территории, из некоторых социальных слоев, где оно запирается, как в неприступной, а под конец даже и не атакуемой крепости. Так именно защищают свое существование некоторые выразительные провинциальные наречия, некоторые живописные суеверия и об этом не должно жалеть.

5) Появляется другое ново­введение, которое, применяя для своих целей обе борющиеся между собою вещи и действительно или только по-видимому примиряя их, прекращает их борьбу, превратив ее в союз. <…> Когда в каком-нибудь округе умирающие с голоду партии и классы изо всех сил стараются уничтожить друг друга, открытие каменноугольных копей, обогащающее всех, устанавливает согласие между всеми. Когда страна раздирается внутренними неурядицами, открытие колонии или ее завоевание, для воинственного народа равносильное открытию, вызывает большой поток эмиграции, столь же умиротворяющий, сколько и обогащающий. Сколько европейских войн и революций устранило или на несколько веков отдалило великое открытие Колумба! И какое значение пред­ставляют рядом с этим те мелкие колониальные столкновения, которые оно породило! Оно дало широкий исход вдаль для духа несогласия, алчности и бесчеловечности, который, имея возможность удов­летвориться над дикарями и на невозделанных территориях, перестал потрясать Европу с прежнею силой. От этого отчасти произошло смягчение военных нравов и прогресс международного права.